Я очень не люблю стандартные некрологи. Даты жизни, привилегии, список явных достижений, в лучшем случае – пара придыханий. И, кажется, что будто бы от человека и не осталось ничего больше. В случае, если у ушедшего было ремесло историка, искусствоведа или вообще гуманитария, то, возможно, останутся книги. Но тот, кто ушел, всегда больше того, что осталось после.
10 ноября исполнилось бы сто лет удивительному человеку – Адриане Светлане Гулёф Самуил-Измайловне Ходжаш, моему Учителю. Много десятилетий (1964-2008) она возглавляла Отдел Востока ГМИИ им. А.С. Пушкина, написала – сама или в соавторстве – отличные книги, руководила археологической миссией, изучавшей наследие урартской культуры в Эребуни, приняла и организовала множество выставок.
Первое, что многих останавливало – это её полное имя. Дочь знаменитого интеллигента-просветителя из Евпатории, караимка, она любила представляться по-разному. В Москве – Светлана Измайловна, за рубежом – Светлана, а порой и Адриана, а там, на излюбленной родине, в Крыму, – Гулёф. Второе – это её глаза и брови. Невероятного зеленого оттенка очень красивые глаза, пристальный, внимательный, порой испытующий взгляд из-под дуг соболиных бровей. Миниатюрная, всегда с характерным жестом – перехватив одной рукой другую за запястье за спиной, она была узнаваема в анфиладах залов Пушкинского задолго до появления по характерному стуку каблучков, всегда стремительному, несущемуся к цели. И, наконец, третье – это характер: неистовый, очень целеустремленный, порой по-восточному лукавый, но всегда очень эмоциональный. В музее многие её откровенно побаивались и «ходить в мумии» - т.е. в нижнее египетское хранение, расположенное под египетским залом, старались только по крайней нужде. Друзья, вернее, подруги, конечно, были, но их было очень немного.
Больше всего на свете Светлана Измайловна любила путешествовать. Предчувствие одной из многих хранительских поездок, когда она должна была сопровождать тот или иной памятник из собрания музея куда-то за рубеж, окрыляло ее, заставляло дышать глубже, вкрадчиво улыбаться. Однако во всем множестве городов, где она побывала, родная Евпатория всегда занимала особенное место. Она стремилась туда как-то совершенно по-особенному, как к своему месту силы, сметая на пути к «своему морю» все препятствия.
О том, что вся её семья погибла от пуль фашистов, Ходжаш узнала уже после Победы. Её спасло поступление в московский университет, где ее заметил и полюбил замечательный искусствовед Всеволод Владимирович Павлов, египтолог и любитель всего восточного, тогда возглавлявший Отдел Востока. Круглую сироту взяла под крыло Ирина Михайловна Лосева, урожденная Голицына, память о которой Ходжаш хранила всю жизнь. Портрет красивой, чуть меланхоличной женщины всегда висел в нише напротив стола Светланы Измайловны. От Ирины Михайловны ей досталась страсть к археологии и пост начальника археологической миссии в Эребуни. Когда Лосева скончалась от тяжелой болезни, то спустя некоторое время Ходжаш вышла замуж за вдовца – капитана атомной советской подводной лодки. Это дало многие преимущества – прежде всего, статус, позволивший не только выезжать за рубеж, но и на правах поруки брать собой других востоковедов, менее благонадежных в глазах партии. Ей многие, включая нескольких легендарных эрмитажников были обязаны тем, что вообще увидели Восток и просто коллекции музеев Европы. Да, кто-то шептался за спиной, что она – осведомитель, но стоило ли это делать после принятой от неё помощи? Родившийся в браке сын, Сергей Лосев, был прекрасным переводчиком, знатоком искусства, неплохим живописцем-любителем; особенности его личности были причиной того, что Светлана Измайловна почти всё время проводила в музее – бывать дома она не особенно любила.
Ходжаш была человеком больших страстей, которых она никогда не стеснялась. Наверное, именно поэтому она передала в публичное пространство музейной памяти невероятно личную переписку с академиком М.А. Коростовцевым, которого безмерно любила. Даже память о его врагах она преследовала потом всю жизнь, пытаясь очень по-египетски стирать имена там, где могла. Отдельная страсть Светланы Измайловны – это животные, особенно собаки. Она могла часами стоять зимой на станции метро «Кропоткинская», пристраивая щенят, или, забыв о парадном платье раскапывать на задворках музея собачью нору, где в глубине были щенята, спасшиеся, в отличие от матери, от собачников, вызванных директором. Отношения с И.А. Антоновой у нее были вообще предельно сложные, но сегодня об этом писать не хочется. У кого они были простыми? Третья страсть Ходжаш – это ювелирные украшения с полудрагоценными камнями. Она покупала их везде, где могла, особенно – в любимом магазине у м. Киевской, неподалеку от Брянской улицы, где жила. Находкой хотелось поделиться и она, поджав губы, зная, что я смогу по достоинству оценить увиденное, вываливала (именно так!) мне на рабочий стол новые малахиты: «смотри какие!» На все глупые вопросы сторонних людей, типа: «Света, на какие?», она смиряла взглядом с ног до головы так, что задавшему хотелось раствориться в пространстве и годами скупо отвечала одно и то же: «мы машину недавно продали». Ходжаш очень интересовалась театром, особенно любила балет – даря ей билеты в Большой театр я видел, как появлялась дрожь в руках. Любила лес, природу, вообще все живое, страстно собирала и невероятно вкусно готовила грибы. Коллекционировала стеклянные фигурки животных и щедро дарила их в порыве друзьям, или везла их, как милые сувениры, коллегам за рубеж.
Светлана Измайловна исступленно любила Египет, а вернее, его декоративно-прикладное искусство. Эта страсть у нас была общей и, когда настроение было хорошим, краткое «пойдем» оборачивалось долгим разглядыванием древних амулетов, украшений, статуэток божеств из еще одного из многочисленных шкафов или ящиков в Отделе. Вещи играли в её руках, она излучала удивительное умиротворение и счастье, касаясь их. Обратной стороной этой страстной любви были страшные, неудержимые приступы гнева, когда кто-то со стороны пытался хоть что-то опубликовать из музейной коллекции. Даже фотосьемка в египетском зале музея в её годы была строго запрещена. Несколько блестящих каталогов египетских памятников она смогла издать, подготовив рукописи совместно с великим ленинградским египтологом Олегом Дмитриевичем Берлевым (1933-2000), с которым дружила всю жизнь. Он щедро делился с Ходжаш идеями и атрибуциями, а она давала «умнейшему из людей», как часто его называла, возможность касаться подлинных вещей. Дорога к Берлеву, которого супруга, выдающийся коптолог Алла Ивановна Еланская (1926-2005) скрывала от внешнего мира, чтобы спасти от дрязг и нервных потрясений, вообще чаше всего начиналась с личной рекомендации Светланы Измайловны.
Помимо египетских украшений, амулетов, среди которых для нее особую роль играли скарабеи, Ходжаш очень интересовалась культом бога Бэса, изучала его, публиковала свои исследования на эту тему. Пространство Египта вообще для нее было очень личным, выходящим за пределы науки. Каждую весну в Отделе появлялось блюдце, на которое она ставила бутылку из-под шампанского, обмотанную бечевкой, а поверх – покрытую землей с зернами, которые прорастали и на столике для чая появлялась зеленое подобие короны Осириса. Ненужных вопросов не задавали. Нарочитую, распространенную в 1990-е религиозность Светлана Измайловна презирала, очень осуждала её, если сталкивалась в более или менее близком кругу.
В 1969 году Ходжаш при поддержке О.Д. Берлева и архитектора В.Ф. Деуля открыла новую экспозицию в залах Древнего Востока. Из египетского зала она убрала все слепки, оставив только подлинные памятники. Зал погрузился в таинственную тьму, по авторскому проекту были сделаны превосходные витрины, постаменты для скульптуры облицевали превосходным армянским туфом. В музее новую экспозицию, которая невероятно опередила время, приняли плохо и только одобрение Е.А. Фурцевой поставило все на свои места. Нынешняя экспозиция залов Древнего Востока, созданная уже после кончины Ходжаш в 2012 году, к юбилею музея, увы, значительно уступает предыдущей и по количеству экспонируемых памятников и, главное, по художественному уровню экспозиции. При жизни демонтировать и обновлять старую экспозицию Светлана Измайловна отказалась.
Она осталась в моей памяти стремительной, порой невероятно жесткой и гневной, а порой ослепительно красивой, несмотря на годы. Прошло время и в некоторых вещах я теперь стал хорошо её понимать, прежде всего – в её неприятии новых людей в окружении и недоверии к новизне. Вечерами в музее, сев свое роскошное кресло у лампы, сделанной из старинной японской вазы, она, если день прошел хорошо, любила рассказывать. У Светланы Измайловны был очень яркий ум, очень особенное чувство юмора и поразительная память на детали каких-то событий. Она, в ответ на мое изумление, смеялась и сетовала, что эту бы память, да в специальность. Многие из рассказов я хорошо помню, но это совсем другая история. В какой-то момент истории прерывались, глаза загорались внутренним светом, она брала меня за руку, шла к шкафам с египетскими подлинниками и почему-то полушепотом восхищенно говорила: «вот, что сейчас покажу!»
Виктор Солкин
Комментарии (0)