Как правильно разговаривать с родственниками о смерти?

Доктор и смерть

Уже второй месяц имя 13-летней американской девочки Джахи Макмат на слуху у медицинской общественности. Спустя три дня после самой обычной операции врачи констатировали смерть мозга девочки. Несмотря на то, что надежды нет, родственники через суд добились от больницы выдачи ребенка и поместили дочь в частную клинику. Как правильно разговаривать с родственниками о смерти? Как завоевать их доверие? Об этом на сайте журнала Time рассуждает хирург Марти Мейкари.

Уже второй месяц имя этой американской девочки на слуху. 9 декабря прошлого года 13-летней Джахи Макмат сделали обычную операцию по удалению миндалин, аденоидов и небного язычка. Но случились непредвиденные осложнение, и через три дня врачи объявили о том, что мозг девочки мертв. Без помощи специальной медицинской техники она не дышит самостоятельно, кровь в ее жилах не циркулирует. Врачи детской больницы Окланда объяснили родителям, что перемен к лучшему ожидать не приходится, что их дочь, по сути дела, мертва. Те, конечно, надеются, до сих пор надеются на лучшее. Им пришлось подать в суд на больницу, требуя выдать им тело дочери (информационные агентства так и говорят о Джахи: «тело»). Суд они выиграли, сейчас девочка находится в частной клинике, название и расположение которой держится в секрете.

Этот случай всколыхнул медицинскую общественность – докторов, специалистов по медицинской этике. Как долго можно и нужно поддерживать в человеке жизнь? Когда он перестает, собственно, быть человеком и становится – телом? И как правильно разговаривать с родственниками в таких ситуациях?

На последнюю тему на сайте журнала Time рассуждает хирург Марти Мейкари, разработчик принятых ВОЗ контрольных таблиц для хирургов.

«Случай с Джахи вновь напоминает нам, как непросто говорить с родственниками пациентов о смерти. Много лет назад состояние одного из моих больных резко ухудшилось. О чудесах и состоянии комы в медицинских институтах тогда говорили так же мало, как об умении пользоваться простым английским языком или смотреть людям в глаза.

В нашем институте был один курс, посвященный тому, как говорить о смерти и умирании и некоторым другим вопросам поведения врача в той или иной ситуации. Но он был втиснут между другими, более серьезными и важными предметами, требующими большого напряжения от студентов. В культуре, основанной на тестовой системе, главное – получение хороших оценок, а не получения навыков правильного поведения с пациентом. Не поймите меня неправильно, конечно, мы все хотели стать “мастерами эмпатической коммуникации”, но не хотели рисковать и посещать проходной курс, оказываясь в заведомо проигрышной позиции по сравнении с теми, кто посвящал время изучению анатомии и физиологии.

Время шло, полученные в молодости знания прочно позабылись – и тут они снова мне понадобились в палате интенсивной терапии, понадобились отчаянно. Такое случается в одном случае из тысячи. Обычная рутинная операция привела к серьезным осложнениям. И я терзал себя вопросами: я ли являюсь причиной этого, а если нет, почему я не предупредил пациентку о возможности подобного исхода операции. Коллеги уверяли меня, что моей вины тут нет, но червячок сомнения все же жил во мне. Я старался поменьше поддаваться эмоциям, чтобы они не повлияли на мою способность принимать решения. Я спрашивал себя, нет ли такого учебника, в котором было бы написано, каким образом я могу поддерживать правильный баланс между ними.

В конце концов, я принял решение вернуться с пациенткой в операционную и попробовать спасти ее. Мы быстро развернули каталку, чтобы ринуться туда, но меня остановили родственники. Они попросили дать им 15 секунд, чтобы помолиться за меня.

Пациентка была уже под действием седативных препаратов, а они все продолжали шептать ей на ухо о том, как любят ее, они заливались слезами, не зная, суждено ли им увидеться вновь. Повторную операцию я продумал до мельчайших деталей. Я старался сделать все, чтобы избежать осложнения. В конце концов, я попросил коллегу ассистировать мне, так как у него был свежий взгляд на происходящее. Он одобрил все, что я делал, и это придало мне уверенности.

К сожалению, после операционного вмешательства пациентке стало еще хуже, и я был полностью поглощен процессом ее медленного умирания. Ничего в этом мире больше не существовало – ни обязательств перед семьей, ни неотложных дел… Мать пациентки умоляла меня сделать все возможное, даже если потребуется еще одна операция. Тяжело быть честным, но мне пришлось объяснить ей, что дальнейшее хирургическое вмешательство бессмысленно. На следующий день стало ясно, что часы больной сочтены. На протяжении еще нескольких дней у ее близких еще теплилась какая-то надежда. Но постепенно благодаря вере в нашу больницу и в нас, медиков, они усвоили то, что мы им говорили: из-за полученных необратимых нарушений она не сможет жить. Мы сделали все возможное, чтобы она не страдала. В результате пациентка умерла в окружении любящих ее родных.

В деле Джахи есть много деталей, о которых мы не знаем. Я понимаю скептицизм, который может возникнуть у многих, ведь речь идет о людях, потерявших ребенка после самой обычной операции.

Я уверен, что доктора сделали все возможное – с медицинской точки зрения – перед тем, как ее мозг умер. Но я не меньше уверен в том, что в медицинских институтах студентов должны учить не определению смерти мозга и применению аппарата искусственной вентиляции легких, но и умению держать человека за руку, умению завоевывать доверие.

Когда все идет хорошо, хорошие манеры у постели больного могут показаться роскошью. Не обязательно делать чем-то особенное, но в случае серьезных осложнений, сочувствие и умение общаться могут помочь людям принять трагическую ситуацию, избегая опасных надежд».

Оригинал статьи: Surgeon: What They Don’t Teach in Med School

Перевод Дениса СЕМЕНОВА

http://www.miloserdie.ru/articles/doktor-i-smert