Сегодня отключили свет, и я пошел в хранилище нашими темными коридорами. Свет от приоткрытой входной двери померк, я привычно повернул на угол, и вдруг в проходе между шкафами увидал отблеск колеблющегося света на старинной латунной ручке. Я направился к свету и вскоре увидел свечу, поставленную на гору коробок. Оказалось, это Николай Ильич Фирсов, знатный коллекционер, бывший гусар, сгоревший в собственной постели в 1942 году, оставивши незатушенной папиросу. Смерть ничему не научила Николая Ильича, и с огнем он обращался по-прежнему с большой смелостью. С другой стороны - света-то нету. Я поздоровался и собрался к себе, из угла со златками куда-нибудь в менее блестящее место. Но Николай Ильич меня остановил, поинтересовавшись, как там жизнь в нашем аж последвухтысячном году, а то он последние известия о мире получал только в девяностых, ему рассказывала (тут он назвал имя уже покинувшей этот мир сотрудницы). Я не утерпел и кратко ответил - воруют. Николай Иваныч со значением пожевал губами, явно хотел сказать, что и в его время - тоже... но сдержался. Сказал лишь, что в России всегда так, и при царе тоже, знаете, молодой человек, было в этом смысле... ух!! И тут он неуловимым переходом поинтересовался, а как у нас девушки, как в этом смысле обстоят дела. Я заверил бывшего гусара, что более чем. Девушки замечательные, просто удивительные, хотя и разговаривают матом. Вот тут гусар как-то остекленел, забыл приветливо мне улыбаться, а потом и сделался мрачен. Я сказал ему, что это ничего, просто обычаи страны и времени, не надо расстраиваться, а вот академию закрывают. И нарвался на мнение, что большевики всегда так - они эту, старую, закроют, а потом что-нибудь на ее месте откроют, не бывало еще так, чтобы ничего не было, всегда что-то да было. Вот и в его время, когда большевики взяли власть, многие были уверены, что всё, всему конец, а он продолжал работать и оказалось, что работать можно. И что следовало даже и ожидать, потому что срок вышел. Страна у нас глубокая, осадчивая, и большевики взяли власть в 17, даже можно сказать в начале двадцатых, а до университета добрались с реформами только в тридцатых - примерно 15 лет глубиной страна, от победы в Москве и до реформ в Москве же в образовательных и прочих научных и неважных для власти учреждениях. И о том радоваться надо, что для власти эти учреждения не важны, потому что власть у нас имеет неведомую силу и за что она возьмется - будет прахом. Только в том и надежда, что отвлечет ее что-нибудь и тогда, без присмотра, есть шанс выжить. Я согласился и собрался уходить, но гусар обратился с просьбой о покупке ему нескольких пачек Беломора. Я сказал, что курение в помещениях теперь запрещено, и вообще в стране кампания борьбы с курением, даже и на улицах не везде, в общем совсем нельзя. Вот тут гусара проняло, он очень нелестно высказался о властях, но у него как-то соединились вместе царствующий президент и кайзер Вильгельм, так что получилось что-то вроде "били мы этих немцев раньше и теперь не потерпим, чтобы рушили страну". Затем, впрочем, Николай Ильич успокоился, сказал, что давно смотрит на жизнь философски, особенно после смерти, и вернулся к изучению жуков, я же отправился обратно, потому что за беседой забыл, за чем шел.

Да, чуть не забыл. Я потом думал, с чего бы Николай Ильич так запутался, и смотрю -

Wilhelm II

Wilhelm III