Собачьи танцы

В очередной раз на Россию неожиданно опустилась ежегодная жара, а с ней лента наполнилась наглухо застегнутыми в двубортный пиджак, подтянувшими галстук и нахлобучившими фетровую шляпу, жаркими, потными рассуждениями о том, что Москва (Рязань, Казань) заголяется и, тем самым, катится в тартарары, о том, что общество, лишившись не то, что цветовой дифференциации штанов, но и самих штанов, обречено на моральное гниение. Меня, конечно, тут же за язык потянуло, но я еще сдерживался; а тут мне лента послала ссылку на замечательную анализ природы ханжества О. Тимофеевой «Топот котов» («НЛО», 2013, №119). Очень рекомендую.

Но что для нас здесь интересно, так это определенная позиция, которую можно охарактеризовать как зависть (или ревность) к наслаждению другого. В от­ношении человека к животному она, в частности, может проявляться в по­добного рода философских рассуждениях об имманентности и непосред­ственности последнего в естественной среде (рыба, бессмысленно плавающая в воде, или же птица, свободно парящая в воздухе, — то, чего нам, людям, ни­когда не достигнуть без усилий, без цели, без помощи специальных приобре­тенных навыков или технических средств: нам не под силу вот так запросто взять и полететь). Не прячется ли за такими рассуждениями предположение о странном наслаждении, которое они просто испытывают, не зная о нем, и о котором мы знаем, не испытывая его? Снова процитирую Батая:

Человек, что бы там ни казалось, должен знать, что, когда он говорит о че­ловеческом достоинстве в присутствии животных, он врет как собака. Ибо в присутствии нелегальных и в высшей степени свободных существ (по­истине существ вне закона) тупое чувство практического превосходства от­крывает путь для самой черной зависти.

…С одной стороны, это наслаждение всегда непристойно, а с другой, оно пред­полагает исключенную позицию, занимаемую тем, кто слышит, наблюдает, кто не может это наслаждение разделить и не может терпеть.

Не в такой ли исключенной позиции оказывается еще один персонаж Кафки, от лица которого ведется повествование в «Исследованиях одной со­баки»? Этот персонаж — пес-философ — рассказывает о решающей встрече, произошедшей в его жизни. Однажды, будучи еще щенком, он услышал уди­вительный и всепоглощающий звук — некую граничащую с тишиной музыку, и увидел семь удивительных собак, от которых исходила эта музыка:

Они не говорили, они не пели, они, в общем, молчали с каким-то почти чу­довищным ожесточением, но из окружавшего их пустого пространства они волшебным образом извлекали музыку. Все рождало музыку — их подни­мавшиеся и опускавшиеся лапы и определенные повороты головы, их бег и их покой, позы, которые они принимали по отношению друг к другу, хо­роводы, в которых они соединялись друг с другом, когда, например, одна опиралась передними лапами на спину другой и они потом выстраивались таким образом, что первая, стоя на двух ногах, несла на себе тяжесть всех остальных...

Что же за танец, так поразивший его, исполняли эти собаки? Вдруг он по­нимает, что их движения — это совершенно недопустимая для собачьего рода ходьба на задних ногах: эти семеро практикуют прямохождение, тем самым нарушая родовой закон:

Во мне поднялось такое возмущение, что я почти забыл про музыку. Эти собаки там преступали закон. Какими бы они ни были великими волшеб­никами, закон распространяется и на них. <...> У них действительно были причины молчать, если допустить, что они молчали из чувства вины. Ведь как они себя вели? — из-за их оглушающей музыки я этого сразу не заме­тил — они же просто отбросили всякий стыд; эти несчастные совершали од­новременно самое смешное и самое непристойное: они ходили прямо, встав на задние ноги!

…Эти собаки и коты там нарушают сам закон природы — как если бы суще­ствовал некий естественный запрет наготы, который был бы одновременно и запретом прямохождения и попрание которого бросало бы животное (или человека) к порогу фундаментального болезненного знания (знания о за­прете, о добре и зле), а за этим порогом (но всегда по ту сторону) маячило бы наслаждение, уже предположительно испытываемое другим (и этот другой — нарушил запрет!). В каком-то смысле, в каждом из нас живет диковинное и вместе с тем очень банальное животное — то, которое всякий раз застревает у врат закона и вечно топчется там, на пороге запрета, между природой, зна­нием и наслаждением.

*  *  *

Можно, конечно, только позавидовать обществу, решившему все свои проблемы, кроме одной, а именно надеты ли трусы по уставной форме под легкими платьями гуляющих по жаркому променаду дам. Но проглядывает в этом некое, кажется, чудовищное упрощение, как будто социумы делятся на два типа: в одних привечают понаехавших, женят гомосексуалистов, церковь отделена от государства, трусы необязательны, образование и наука на хорошем уровне и имеется национальная Академия наук, а в других — все ровно наоборот. Но это, конечно, было бы слишком простым взглядом на вещи, ведь и в тех, и в других живут многие сотни миллионов людей; а куда в ней пристроить Особый Путь™? Прямо скажем, некуда. Негодная модель.