Поиск публикаций  |  Научные конференции и семинары  |  Новости науки  |  Научная сеть
Новости науки - Комментарии ученых и экспертов, мнения, научные блоги
Реклама на проекте

Гуревич о Миронове: критика

Tuesday, 24 May, 13:05, ivanov-petrov.livejournal.com
Ранее не видел, а тут натолкнулся - критика А.Я Гуревичем труда Б.Н. Миронова по социальной истории России. Мне кажется, само сочетание имен - соположение трудов - уже делает интересным: что скажет? А Гуревич не ограничился благожелательным мычанием и сказал вещи вполне определенные.
http://www.ebiblioteka.ru/browse/doc/7433018


"Гуревич А.Я.
Пророчество о прошлом

Прошлое России замечательно.
Настоящее – великолепно.
Будущее не поддается описанию.

Граф А.Х. Бенкендорф

Книга Б.Н.Миронова, несомненно, одно из наиболее ярких и заметных явлений в современной отечественной исторической науке. Эта обширная синтетическая монография уже привлекла внимание ряда специалистов по русской истории. И это естественно, поскольку попытки столь широкого исследования, охватывающего целый ряд сторон исторической действительности, предпринимаются чрезвычайно редко. Обсуждение книги Б.Н.Миронова на страницах «Одиссея» кажется оправданным, поскольку на сей раз ее содержание рассматривают специалисты по всеобщей истории. Взгляд «извне» и взгляд «изнутри» по необходимости не одинаковы. Проблемы социальной истории России с конца XVII в. и вплоть до 1917 года оказываются при подходе «извне» включенными в более обширный, глобальный контекст и становятся предметом сравнительного анализа. Впрочем, противопоставление анализа «извне» и «изнутри» довольно шатко, поскольку участники дискуссии, специальность которых – зарубежная история, вместе с тем, естественно, принадлежат к интеллектуалам, переживающим историю России как свою собственную.

...Автор задался целью воссоздания социально-политического развития России на протяжении более двух столетий. В поле его зрения последовательно выступают пространственные параметры расширявшейся империи, состояние сельского населения и его внутренней организации, начало городского развития, судьбы разных социальных слоев, от привилегированных до низших, изменения в структуре государственного аппарата и многое другое. Как видим, широта охвата проблем исключительно велика, причем автор воодушевлен намерением представить все аспекты российской жизни в указанное время в их взаимодействии и синтезе.

Но исторический синтез предполагает некую общую основу, такого рода исследовательский подход, при котором целое предстало бы перед нами именно как таковое. Решение этой задачи таит в себе огромные трудности, и современная историография, зарубежная или отечественная, едва ли изобилует образцами убедительного синтеза. Мне кажется, что успех такого амбициозного предприятия зависит в первую очередь от того, какой принцип заложен в структуру исследования. На мой взгляд, вовсе не обязательный для других, социальное исследование не может не фокусироваться на выявлении человеческого содержания исторического процесса. Все институты, события и факты, подлежащие изучению, должны по возможности рассматриваться в качестве результатов человеческой активности, нести на себе отпечаток представлений, верований, ценностных установок и норм поведения людей, переживавших историю и, тем самым, так или иначе ее творивших.

Между тем Б.Н.Миронов, насколько я могу судить, избрал в качестве орудия синтеза, определяющей идеи исследования, не упомянутый мной антропологический ракурс рассмотрения, но понятие «модернизации», каковая, на его взгляд, в той или иной мере проявлялась во всех изучаемых им аспектах истории России начиная со второй половины XVII в. и вплоть до начала века ХХ.

Допустим правомерность и продуктивность применения концепта «модернизации». Но ведь при этом неизбежно пришлось бы считаться с тем, что на разных уровнях социальной действительности историк встречается не с каким-либо гомогенным временем, но с весьма разными темпами изменений. Время природное, сельское, и время горожан, время столичное и время провинциальное, время бояр и время дворян, время труда и время праздности – все эти аспекты человеческого времени обладают своими особенностями и выражают весьма несхожие меж собой ритмы активности индивидов и коллективов. Не следует ли из этого вывод, что процесс, квалифицируемый нашим автором как процесс «модернизации», протекал своеобразно и глубоко по-разному на разных срезах социальной жизни? Скажем, жизнь в созданной Петром столице и жизнь деревенского или уездного захолустья неизбежно подчинялись разным ритмам и потому с далеко не одинаковым успехом могли бы быть подведены под понятие «модернизации».

Понятие «спектра социальных времен» уже довольно давно внедрилось в исторические исследования, и игнорирование этого средства анализа чревато неоправданными упрощениями.

Автор обсуждаемой монографии, рассматривая положение русского крестьянства в XVIII-XIX вв., само собою, подробно останавливается на крепостничестве. Не отрицая тормозящей роли, которую крепостное рабство играло в истории России, он, тем не менее, настаивает на следующем: при барщинной системе производительность крестьянского труда на господской запашке оказывалась более высокой, нежели в собственных крестьянских хозяйствах. Это наблюдение, независимо от того, принадлежит ли оно всецело Б.Н.Миронову или его предшественникам, не противоречит другой его констатации, а именно: крестьяне без особого рвения относились к сельскохозяйственному труду, а потому его производительность могла поддерживаться только при посредстве внеэкономического принуждения. Не будучи специалистом по русской аграрной истории изучаемого периода, я остаюсь в неведении, насколько этот тезис обоснован анализом источников. Меня, во всяком случае, он поразил. Рука невольно тянется к тому, чтобы вписать на соответствующей странице заголовок «Да здравствует внеэкономическое принуждение!» Если на средневековом Западе число праздничных дней было довольно велико, то на Руси оно было намного выше. Автор, правда, не упоминает о том, что в страдную пору, скажем, при сборе урожая или в моменты, когда промедление грозило привести к гибели урожая, крестьяне трудились, не считаясь ни со временем, ни с затратой сил. Сельские работы по своей природе – сезонные, они подчинены специфическим ритмам. Когда наш автор ссылается на пословицы и поговорки, типа «работа дураков любит» и т.п., то мне кажется, что подобная аргументация, опирающаяся на фольклор, малоубедительна.

По мнению Б.Н.Миронова, барщинная эксплуатация крепостных в XVIII-XIX вв. (как и рабовладельческая эксплуатация негров в плантаторских хозяйствах южных американских штатов) еще не исчерпала полностью своих возможностей и в определенной мере включалась в процесс модернизации, переживавшейся в то время Россией. Признаюсь, напрашивающийся отсюда вывод о том, что крепостничество являлось одной из форм модернизации России, ставит меня в тупик. Современники, свидетели этих процессов, едва ли воспринимали крепостное рабство как благо. Хрестоматийный факт, который, тем не менее, невозможно обойти молчанием, но не привлекший особого внимания Б.Н.Миронова: русские мыслители, писатели и кое-кто из общественных деятелей в конце XVIII и на протяжении XIX столетия видели в крепостничестве проклятье, тяготевшее над страной и обрекавшее ее на застой.

Понятие «модернизации» оказалось в центре внимания как самого Б.Н.Миронова, так и авторов рецензий и откликов на его монографию, публикуемых выше. Между тем, я не убежден в том, что понятие это, давно разрабатываемое в зарубежной историографии и социологии, от Макса Вебера до Ханса-Ульриха Велера, вполне приложимо к явлениям русской действительности, рассматриваемым в обсуждаемой книге. С одной стороны, в монографии происходит смешение модернизации с урбанизацией, с другой же стороны, определенные и в высшей степени существенные моменты модернизации по существу обойдены молчанием.

Я имею ввиду специфический тип отношения к труду, который складывался и воспроизводился в европейском обществе и явился одним из важнейших принципов новоевропейской цивилизации.

Излишне напоминать, сколь важное, я бы сказал, фундаментальное значение Макс Вебер придавал при обсуждении процесса модернизации религиозной этике труда и накопления. Дальнейшие исследования показали, что «духу капитализма» благоприятствовала не одна только протестантская доктрина, и что модернизация шла с бoльшим или меньшим успехом и в тех странах Запада, которые оставались католическими. Медиевистами было подчеркнуто и другое обстоятельство: в контексте латинского христианства производительный труд уже в период раннего Средневековья находил религиозную санкцию и высокую оценку. Достаточно вспомнить о требованиях устава бенедиктинцев «ora et labora». Физический труд столь же прославляет Творца, как и возносимые к Нему молитвы. Разумеется, невозможно игнорировать то обстоятельство, что трудовые занятия ценились в первую очередь как средства воспитания и дисциплинирования индивида. Но в проповеди нищенствующих орденов XIII в. выполнение земного призвания, интенсивная хозяйственная деятельность и накопление богатств уже расцениваются в качестве долга человека по отношению к Господу.

Как видим, «новая этика труда и накопления» вовсе не была новой задолго до Реформации XVI столетия. Разумеется, в учениях Лютера и Кальвина был максимально усилен акцент на «земном призвании» и необходимости труда.

Короче говоря, в системе западного христианства этика труда отнюдь не всегда противоречила учению о спасении души[1]. И католицизм, и протестантизм с разной, разумеется, степенью интенсивности откликались на земные потребности человека и так или иначе создавали стимулы, способствовавшие переустройству человеческого мира.

А теперь возвратимся на русскую почву и зададим вопрос автору монографии: какую роль играла православная церковь в переустройстве крестьянской и городской жизни в изученный Б.Н.Мироновым период? Должен признаться, я не нашел в книге ни ответа на этот вопрос, ни даже самой его постановки. Между тем, как представляется, без обсуждения указанной проблемы дискуссия о предполагаемой российской «модернизации» остается неполноценной. Ведь процесс модернизации, или лучше сказать, процесс цивилизации (в том смысле, в каком его интерпретирует Н.Элиас) определялся не одними только «объективными», материальными факторами, но и прежде всего изменениями в интеллектуальной и эмоциональной жизни людей, в их системе ценностей и диктуемом ею социальном поведении.

Мне кажется, что в данном случае мы вплотную подошли к границе, отделяющей позитивистскую историографию от исторической антропологии.

В заключение я чувствую потребность поделиться с автором монографии и с ее читателями еще одним впечатлением. Историческое развитие России с конца XVII в. и далее предстает в обсуждаемом труде спрямленным и однолинейным. Эта картина поступательного развития лишена драматизма, каковым на самом деле была насыщена и перенасыщена история нашей страны. Воздержусь от напоминания о многочисленных глубоких и неизменно кровавых потрясениях, – они общеизвестны, и в высшей степени удивительно, с какой непринужденностью абстрагируется от них уважаемый автор. Б.Н.Миронов хочет убедить нас в том, что оптимистическая в целом картина исторической эволюции начала Нового времени не была ему предзадана, но как бы сама по себе сложилась в процессе исследования. Оставляю эти заверения автора в непредвзятости на его совести. Подобные истории едва ли пишутся «без гнева и пристрастия». Хочет того или не хочет историк, «идеальный тип» – проект исследования – присутствует в его сознании с самого начала. Тот этап истории России, современником коего является автор, не может не создавать перспективы, в которой он рассматривает прошлое. В этом отношении не стоило бы оставлять в заблуждении ни себя, ни читателя."


Штука в том, что всерьез никто ведь ни с кем не спорит. Можно найти два вида обсуждения книг. Либо закидывание нечистотами - ну, об этом подробнее говорить неуместно. Либо благожелательное мычание - ооочень интересно, коллега, замечательная работа. Всё на эмоциях - злобно, доброжелательно, терпимо, вызверившись... А рациональных аргументов обычно нет. Есть их имитация иногда - найдет человек фактик то ли неучтенный, то ли иначе трактуемый - и с наслаждением показывает. А то, что концепция может легко пережить потерю или прибыток такого фактика - это другое дело. Ну вот, крупные историки меж собой редко спорят. Они выбирают себе какое-то направление во враги, и бьют его как хотят, выбирают союзников, которых благожелательно цитируют, а параллельно работающих как бы и нету. Ну в самом деле - с Мироновым пойди поспорь. Это ведь какая работа, какие знания. Так что, как мне кажется, если хоть что-то очень мягко намякнуто Гуревичем - на это стоит посмотреть со вниманием.
Читать полную новость с источника 

Комментарии (0)