Откликаюсь на просьбу из Магадана написать несколько строк о моих магаданских страницах жизни. Весной 1964 года, к моменту распределения выпускников исторический факультет МГУ посетил Владимир Ефимович Веремкович – проректор Магаданского государственного педагогического института. Это был самый дальний и, возможно, самый молодой советский педвуз, задачей которого было готовить учителей средней школы. На историко-филологическом факультете только создавалась кафедра истории. В качестве возможных заведующего кафедрой и доцента согласились поехать закончившие в том же году аспирантуру факультета Владимир Николаевич Балязин и Марина Павловна Сильванская. Кажется, что к тому моменту оба они были в состоянии недавних разводов и готовились создать собственную семью. Что и случилось несколько позднее. Но сначала им нужно было подыскать среди аспирантов или выпускников специалиста, который мог бы читать лекции по новой и новейшей истории страна Запада и Востока. Тогда это были два самостоятельных и достаточно больших (годичных) учебных курса, без которых нельзя было считать достаточной подготовку учителя-историка. Эти учебные курсы и сопровождавшие их семинарские занятия, а также курсовые и дипломные работы, преподавались студентам старших курсов – 4 и 5 курсы.
Почему я дал согласие на уговоры обаятельного Веремковича поехать в Магадан, я сейчас не помню. Возможно, сыграли свою роль несколько обстоятельств: должность старшего преподавателя вуза в самом начале карьеры, более высокая зарплата с северным коэффициентом, отдельная комната в преподавательском общежитии и, наконец, обещание, через два года направить в целевую аспирантуру. И, конечно, сам по себе экзотический северный край, который пугал и манил одновременно.
Собственно говоря, так все оно и получилось. Прилетел я самолетом на «подъемные» средства (билет Москва-Магадан многие годы стоил 156 рублей в один конец) где-то в сентябре. Поселился в комнате сначала в здании студенческого общежития, которое было одновременно частью старого учебного корпуса, а затем - на улице Школьная, где в двухэтажном бараке проживали молодые (женатые и неженатые) преподаватели. Туалет и ванная были одни на каждом этаже, а кухни жильцы устраивали себе прямо в комнатах. Комнаты были достаточно просторными и каждый пытался обставить и украсить их на собственный вкус и по своим возможностям. Николай Разговоров, который заказывал контейнер с вещами и ехал поездом, а затем пароходом, привез даже несколько семейных живописных полотен из своей родительской квартиры на Гоголевском бульваре в Москве. Собственно говоря, настоящих москвичей среди нас было мало, но были еще и ленинградцы. Зато выпускников МГУ было достаточно много: К.С.Врублевская, В.А.Зайцев, Э.Ф.Володин и другие. Трюк в привлечении выпускников из Москвы и Ленинграда еще состоял и в том, что отъезд в Магадан не лишал права на постоянную прописку в городах, где она была ограничена. А это были именно Москва и Ленинград. Многие москвичи и ленинградцы и хотели бы поехать поработать в другие города, но была опасность потерять прописку. Кстати, из моего выпуска уехал работать в хабаровский вуз Михаил Матвеевич Наринский – ныне профессор МГИМО и известный историк Европы и международных отношений.
Преподавание истории в маленьком вузе оказалось трудным делом. Каждый преподаватель должен был выполнить «годовую нагрузку». Только для преподавателей комплекса марксистско-ленинских дисциплин (диалектический и исторический материализм, политическая экономия, история КПСС) этот объем составлял 550 часов, а для остальных – 720 часов. И все эти часы нужно было выполнить на одной группе в 25 человек! Это означало почти непрерывное пребывание в аудитории – по 3-4 лекции в день, ибо прием экзаменом и зачетов, курсовые работы (тогда дипломные работы для студентов педагогических институтов по истории не писались), т.е. те виды работы, которые можно было выполнять с меньшим напряжением, составляли только малую часть нагрузки. Пришлось мне сразу же читать для пятикурсников новую и новейшую историю стран Запада и Востока (два отдельных годичных курса с экзаменами) и курс по историографии новой и новейшей истории. Все это нужно было повторить в сжатом виде для студентов-заочников. Таковые были совсем взрослыми дядями, в том числе офицеры МВД, включая руководителей оставшегося тогда единственным в городе лагеря для особо опасных рецидивистов на Новой Веселой – часть города, примыкавшая к бухте Гертнера.
От этих первых двух лет работы (затем я уезжал на три года для обучения в аспирантуре) остались добрые и довольно богатые воспоминания, которые уже подзабылись, ибо их нужно было записывать раньше или вести что-то вроде дневника, или иметь феноменальную память на детали, какой была память, например, у преподавателя физики Вячеслава Андреевича Грачикова. Уже спустя целый ряд лет он помнил, сколько стоила баночная селедка в магазине на улице Портовая и кто, что и главное – как сказал в институтских кулуарах или в аудиториях. Он обладал галкинским даром подражания, и нам часто было очень смешно видеть самих себя в его изображении.
Вообще воспоминания о людях даже более интересны, чем о ситуациях. В Магадане в те годы проживал какой-то особенный народ – поколение, которое приехало на смену поколениям первооткрывателей и заключенных. Мы буквально впитывали эти оставшиеся страницы истории в форме мифологических или правдивых рассказов старожилов или же через прямые встречи с такими людьми, как певец Вадим Козин. А еще оставались артефакты трагической истории края: брошенные территории лагерей, какие-то случайные могилы почти без надгробий и, наконец, здание с особым пропускным режимом – это архив Дальстроя. До сих пор жалею, что не стал в нем работать, а продолжал заниматься далекой от меня канадской историей. Глаза наши раскрывались после появления в печати именно в те годы «Одного дня Ивана Денисовича» Солженицына. Но все это воспринималось как что-то уже давно канувшее в лету, причем, безвозвратно.
Так оно и оказалось на самом деле: Гулаг в страну не вернулся, и страна стала совсем другой. Но с точки зрения политико-идеологической тогдашние времена оставались довольно суровыми. После общежития МГУ на Ленинских горах, где у меня были знакомые из числа американских стажеров (ныне известные историки-русисты, уже вышедшие на пенсию), у меня остались кое-какие предметы, подаренные американцами. Среди них была долгоиграющая пластинка с записью концерта американской певицы Джоан Байез. Это были антивоенные песни протеста – прежде всего протеста против американской войны во Вьетнаме. На местном телевидении я рассказал о молодежном движении протеста в США и упомянул в том числе, что многие молодые американцы отказываются служить в армии по причине антивоенных настроений. На мою беду смотрел ту передачу и тогдашний первый секретарь Обкома КПСС Афанасьев. Вызвал меня «на ковер» к себе уже на следующий день и стал наставлять, что мне, как молодому преподавателю, да еще и выбранному секретарю ВЛКСМ всей институтской организации нужно быть политически более зрелым. А проблема всего лишь в том, что и наши молодые ребята могут последовать американскому примеру и начнут массово «косить от армии». А тогда все это было гораздо строже. Со мною вроде бы все обошлось, а вот руководитель телестудии получил выговор. И все равно атмосфера свободы выражения и свободы поведения была тогда в Магадане выше, чем «на материке». Город населяли много умных, образованных, веселых и смелых людей. Была какая-то солидарность северян. Особый интерес к новинкам литературы, к событиям в политике, культуре и спорте. Много читали и много общались.
Частично все это передавалось и нашим студентам, которые были всего на 2-3 года моложе меня. Группа первых выпускников-историков была особенно старательной и благодарной, хотя, наверное, иногда умирала от скуки слушать по 4 часа одного и того же лектора про какие-то давние и очень далекие исторические события. А рядом шла жизнь и сегодня она стала историей.
Вчера 2 февраля 2010 года в здании Российской академии наук я выступал на международном круглом столе «История, историки и власть», который организовал как руководитель секции истории Отделения историко-филологических наук РАН совместно с французскими коллегами. И я тогда сказал в заключении, что главное для историка самому быть свободным человеком. Мне кажется, что на завершающем этапе моей жизненной карьеры я могу сказать, что мне это удалось, по крайней мере, в своих собственных научных трудах. Отчасти, начало этому было заложено во время моей жизни в Магадане и работы в Магаданском государственном педагогическом институте.
Комментарии (0)