конституция из трех слов

КОНСТИТУЦИЯ ИЗ ТРЕХ СЛОВ

Она сводится к формулировке «Путин всегда прав»

Владимир Гельман

Сообщения о предстоящей конституционной реформе повергли значительную часть российской прогрессивной общественности в глубокое уныние: многочисленные комментарии связывают предстоящие изменения с угрозой пожизненного правления Путина и закрепления авторитарного режима на долгие десятилетия, если не на века. Не оспаривая утверждений о заведомо антидемократическом характере намеченных преобразований, стоит, однако, задаться вопросом о том, какую роль в политической жизни нашей страны играет конституция и что она означает для динамики ее политического режима.
С функциональной точки зрения, конституции в самом общем виде дают ответ на вопрос о том, кто правит в той или иной стране, и на каких условиях: не более того, но и не менее. Иногда это «основное блюдо» конституций приправлено гарниром и приправами из разного рода деклараций, но, по большому счету, они не столь значимы для регулирования политического процесса. И если для многих правоведов тексты конституций служит юридическим эквивалентом Священного писания, то политологи и экономисты относятся к ним куда более прагматично. Нобелевский лауреат Дуглас Норт справедливо заметил, что «институты… создаются для того, чтобы служить интересам тех, кто занимает позиции, позволяющие влиять на формирование новых правил». По мере того, как меняются со временем и конфигурация игроков, и их интересы, меняются и институты – в том числе и конституции. Эти изменения не всегда затрагивают сами тексты конституций, а куда чаще касаются применения их положений на практике. Более того, сами эти тексты (иногда преднамеренно, а иногда и нет) носят довольно общий и размытый характер, оставляя широкий простор для интерпретаций, которые еще в большей мере обусловлены интересами ключевых игроков. Примеров такого рода несть числа в конституционной практике самых разных стран, и Россия здесь отнюдь не выступает исключением. Другое дело, что в стабильных политических режимах (не только в демократиях) кардинальная смена интересов происходит не так часто, и оттого поправки к текстам конституций порой вызывают всеобщее внимание. Но что именно отражают эти тексты на самом деле?
Конституция СССР 1977 года была довольно пространным документом, полным риторики социальных прав советских граждан. Этот документ, принятый по итогам «всенародного обсуждения» (здесь можно усмотреть преемственность с нынешним «всенародным голосованием») декларировала, что Советский Союз – это парламентская республика во главе с председателем Верховного Совета. В реальности, однако, значение имела лишь всего лишь одна статья тогдашней конституции – под номером 6, закреплявшая руководящую и направляющую роль КПСС, которая выступала «ядром политической системы советского общества». По сути, именно эта норма была единственным значимым правилом (rule-in-use) всего советского конституционализма, и неудивительно, что именно ее отмены в 1989 году требовали Андрей Сахаров и его соратники на Съезде народных депутатов СССР. Напротив, другую норму советской конституции, которая носила заведомо декларативный характер – о праве союзных республик на свободный выход из состава СССР – попытались применить на практике на излете перестройки республиканские элиты, поддержанные национальными движениями – и… вскоре Советский Союз прекратил существование. Конституция сама по себе не была причиной неразрешимых проблем советской системы – скорее, она стала следствием попыток закрепить неизменность политического устройства, когда вся власть в стране оказалась сконцентрирована в руках не способной к преобразованиям единственной партии.
Российская «демократическая» конституция 1993 года стала продуктом острой борьбы между президентом и Съездом народных депутатов России, и ее главная функция состояла в юридическом оформлении победы по принципу «игры с нулевой суммой», которую одержал Ельцин над своими противниками. «Основное блюдо» этого документа формально суммировано в пункте 3 статьи 80 «Президент Российской Федерации… определяет основные направления внутренней и внешней политики государства», а фактически кратко сформулировано самим Ельциным: «грубо говоря, кто-то в стране должен быть главным. Вот и все». Хотя на практике после принятия конституции Ельцин не так часто вел себя как «главный в стране», но такое поведение диктовала ему отнюдь не конституция, а те обстоятельства, в которых Ельцин руководил Россией – глубокий и длительный спад экономики, слабость государства и конфликты в правящих элитах. Однако, сторонники принятия конституции накануне референдума 1993 года обращали внимание не на содержавшийся в ее «основном блюде» авторитарный потенциал, а на гарниры и приправы о правах и свободах человека и гражданина – не менее декларативные, чем риторика советской конституции 1977 года.
Путин унаследовал конституцию 1993 года от своего предшественника, и до самого последнего времени она ему не слишком мешала. Сроки президентских полномочий оказалось легко увеличить. Нужная главе государства интерпретация ряда норм, напрямую не прописанных в тексте конституции (например, фактического назначения глав исполнительной власти регионов) оказалась делом техники. И даже пресловутое ограничение сроков пребывания на посту главы государства не так уж сложно было бы отменить за ненадобностью. На протяжении 2000-х и 2010-х годов «демократическая» конституция отнюдь не выступала барьером на пути строительства авторитаризма в России, поскольку в общем и целом она вполне устраивала Путина и его окружение. Провозглашенный в 1990-е годы принцип «кто-то в стране должен быть главным. Вот и все» выступал в качестве rule-in-use и не встречал уж слишком сильного сопротивления со стороны элит, да и российских граждан. Более того, если бы российские власти под шумок вообще отменили конституцию 1993 года, на этот факт мало кто обратил бы внимание (многие ли советские граждане всерьез относились к советской конституции до перестройки?).
Юридический детерминизм, присущий многим правоведам, сказался и на стремлении Путина с большой помпой обеспечить внесение в конституцию новых поправок, призванных закрепить его фактическое господство настолько долго, насколько он сам будет в состоянии управлять нашей страной (откровенно говоря, Путину еще в далеком 2007 году на волне эйфории экономического роста, предлагали отменить норму 1993 года об ограничении пребывания на президентском посту двумя сроками подряд – тогда почти никто не стал бы возражать). И, хотя сегодня, видимо, и самому Путину не вполне понятны конкретные функции тех или иных органов управления, конкретные барьеры на пути реальных и воображаемых политических оппонентов и конкретные формулировки конституционных статей, реальные rule-in-use могут быть сведены к трем словам «Путин всегда прав». К сожалению для Путина, никакая новая конституция не гарантирует ему вечного правления. Авторитарный потенциал будущей путинской конституции не гарантирует России долгосрочной стабильности: если и когда в стране начнутся политические перемены, они произойдут не благодаря конституции, а, скорее, вопреки ей. Новая конституция вредна не столько сама по себе «здесь и теперь», сколько тем, что может создать проблемы для демократизации России в будущем – у новых политических игроков соблазн использовать эти институты в своих интересах может оказаться слишком велик.

Владимир Гельман, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге и университета Хельсинки

отсюда https://republic.ru/posts/95687