Болтают

о неприятной болтливости. которая на самом деле - обнаженное мышление

Давно уж висела у меня непонятная странность - отчего мне совсем не нравится Пратчетт, который нравится решительно всем. Разумеется, дело не в Пратчетте - тут загадка, мне хотелось понять, на что указывает эта неприязнь во мне. И вот, читая очередное графоманство некого русского автора - узнал: мелькнуло гомологическое сходство. Морщась от очередной авторской неожиданности, узнал. Мужской смалл-талк. Остроумие. Легкая беседа. Автор затопляет читателя своими шутками, цитатами, нарочитыми оговорками - и всё это непрерывно, в гомерических дозах.

Пока я думал, что это авторский прием, было не очень интересно - ну да, вот есть автор, и вот еще миллион авторов, которые используют крайне неудачный стилистический прием. Ничего кроме плохих книг от этого не происходит, так что можно не огорчаться, а просто не читать, или читать и морщиться - как кому удобно. При этом понятно, что Пратчетт - очень талантливый человек, а многие, не обладающие теми же талантами, используют те же методы. Это всё не слишком важно.

Стало интереснее, когда понял, что это - не прием. Это у авторов видно их настоящее мышление. Это не специально вытащенные шутки, не особенная техника, которую автор с трудом натягивает на жало своей мысли - это просто фон, то, чем у автора заполнен разум, внутренний голос. До меня дошло - мне потому так и противно, что это я слышу настоящие мысли этих авторов, они их выговаривают. Это же не какие-то профессиональные писатели, продуманные и особенные, это графоманы, которые искренне пишут от всей души и показывают себя, свой внутренний мир и свое мышление в полный рост. Не от приема противно, а от эксгибиционизма, обнажающего свой разум и внутренний мир на глазах беззащитного читателя. Профессионал, конечно, закрывается - хороший автор эту дрянь на читателя не выливает.

Я даже немного проверил. Вдруг это все же связано с писательством. Вспомнил разговоры... Если взять обычного человека, в состоянии, когда он легко показывает то, чем набита его голова - в легком подпитии или в расслабляющей беседе, ни к чему не обязывающей - он выговаривает вот это самое. Непрерывный поток прибауток, шуток, полуцитат, аллюзий, претендующих на остроумие ассоциаций, недорассказанных анекдотов, забавных случаев - вот это всё. Иногда это видно у очень пожилых людей: контроль слабеет, и у них непрерывная речь, видно содержание мышления. И то, что меня ужасало у этих графоманов - это и есть правда жизни: люди внутри в самом деле этим наполнены, вот эта мякина у них в голове весь день. Они этим думают и говорят. Иногда, в особенных ситуациях, шифруются и примолкают - когда надо произвести впечатление и нельзя болтать. А в расслабленном состоянии это и журчит...

Жуть какая. Даже в записанном и причесанном виде, у этих авторов, это достаточно мерзко, а в несобранном-неприглаженном виде эти обрывки и усмешки... Автор - поскольку графоман - спроста рисует внутренний мир героя. Конечно, списывая с себя, а сам - обычный человек. И потому списывая с чуть не каждого. И какой же ужас, вот это иметь бормочущим... Если там вершина - Пратчетт, а низы вообще непредставимы, вот эта непрерывная болтовня с подхихиками - и называется мышлением? Кажется, стало доходить, что за этот самый внутренний диалог, который призывают остановить всякие мудрецы.

В прежних, восемнадцатого века, романах была этакая болтливость - обычно вспоминают об описаниях природы. Всякие там красоты ландшафта, а также длинные рассуждения об устройстве мира и обо всем, к этому прилежащем. Читатели обычно это ненавидели, пропускали, и к двадцатому веку литература подсохла, болтливость ушла и вылезли наружу кости сюжета. А это - новая болтливость. Вместо "красивых описаний", плавного течения величественных рек и одетых в лесную шкуру горных хребтов, детальных описаний фрака, облегающего стройную фигуру героя, - это вот дерганое хихиканье, болтливость не умеющего замолчать рассудка. Причем пропустить это не удается - оно не локально, пронизывает всё изложение целиком, а не только два-три вводных абзаца, как многоругаемые описания природы. В старой литературе эта болтливость имела иную природу. Автор-ремесленник демонстрировал свое владение материалом - словом - и умение облечь в слова самые трудноописуемые явления. Это было докучное хвастовство мастерством, но никак не неудержимый словесный мусор. Новая болтливость к мастерству отношения не имеет. Это самое честное, не ведающее стыда и не понимающее, чего здесь стесняться обнажение содержимого головы автора, его душевная жизнь и постоянный фон рассуждений.

Хотелось бы, конечно, неболтливой литературы. Ну а чувство жути - конечно, субъективное. Очевидно, что не о чем говорить с людьми, у которых вот это в голове. Им нечем воспринять и нечего сказать - просто в обычной жизни и тем более в сети, где молчание не выделено никакими средствами - они в одном ряду с нормальными. И приходится догадываться, что в них звучит, что они считают голосом своего разума.