Это произведение по истории, может быть - исторический роман. Во введении автор говорит, что персонажи тут - лишь фон и второстепенные детали, а истинные герои книги - дом на набережной и правительство. Быстро выясняется, что это не так. Книга очень большого объема, и автор коротко успевает рассказать об истории христианства и всех милленаристских учений, о восстании тайпинов, о мормонах, об исламе и многом другом, как-либо с этим связанным. Потом идут рассказы о предреволюционной России, о революции, о революционерах, их быте, отношениях, а также прочем, что с этим могло бы быть связано.
Поскольку это все же не научное сочинение, а роман, можно упомянуть впечатление - личное впечатление читателя. Мне было тоскливо и паскудно. Эти чувства так уверенно поднимались от страниц, что я попытался понять - какими средствами автор достигает этого замечательного эффекта.
Оказалось, всё просто. Это перечисление и запятые. Автор вообще не балует рассуждениями, его способ представления материала - давать картины. Вот картины дореволюционной России. Тут рядовые рабочие и рядом Рахманинов, тут те и эти, тут болото и парадные улицы, институт и лабазы. Разве и в жизни всё не так - всё рядом? В пространстве, имеется в виду. Но автор в книге создает пространство смыслов, которое организовано как физическое пространство. Мысленный взор скользит от предмета к предмету и фрагменты картины разделены запятыми. Музыка и мусорная куча, храм и хавронья, гвардеец в музее, правительство и местожительство - разве не суждено им быть упомянутыми вместе и подряд? И что же, скажите, нельзя упомянуть подряд, через запятую? Нет таких вещей в мире. И вот нескончаемое это перечисление и создает атмосферу паскудной тоскливости. Всё в одну цену, подряд, и вот лица революционеров, совсем еще молодых, и вот апостолы Христовы, ждущие апокалипсиса, вот китайцы и американцы, евреи и сибиряки, арабы и питерцы - ба, да между ними и разницы-то нет. Они все какие-то подловато-серые, а в то же время - ну что, просто люди. Вот персонаж цитирует Гегеля, и вот тут же говорится, как баба его приглашает в койку, растроганная его горячими речами. Незаконные газеты, незаконные дети, гражданские права и гражданские жены... В общем, много чего есть на свете, и всё не то что снилось, а прямо и надоело нашим мудрецам.
То есть автор выбрал метод изображения "картин природы". Он ничего не доказывает, он только показывает, рисует одну за другой картины разных стран и веков, снова выходя к России - ну что же, уже было, ещё будет, и вот смотрите как оно было - вот так вот оно было. Картины текут бесконечной чередой. При желании можно выявить, конечно, отношение автора... Революция - одно из проявлений миллиенаризма, ожидания конца света, христианство по складкам и трещинам просочилось в общество Просвещения и подгадило, а впрочем, не так просто, конечно, можно и ещё много чего сказать. Великие идеи конца истории фиолетовыми сполохами ходят по континентам, а вот у них под ногами и судьбы, маленькие люди то тиранят кого-то, то тиранимы другими, а впрочем, не очень и отличишь, дела-то понятные, человеческие, вечно так-то. Жалко иной раз кого, но автор мужественно следует дальше, и вот уже вроде и не жалко.
Можно, конечно, ставить на полку "ещё один взгляд на русскую революцию"; после Смуты Булдакова и прочих ярких образов разве удивишь - ну да, апокалипсис. Мне как раз кажется, что "Дом правительства" очень похож сразу на многие книги о русской революции. Гипнотически накручивающий впечатления, повествовательный, без обязательств "точного рассуждения", а все же и как бы доказательный, впечатление оставляющий, и объективный, хотя и художественный, конечно. Так с самого 17-го года говорили очевидцы: мы жили-жили, вдруг как-то р-раз! хрясь! мир сошел с ума, прорвался хаос, всё рухнуло, непонятные какие-то разрушители обрушились на нашу жизнь - и все мы в этом ужасе пытались наладить нормальное житьё-бытьё, как могли. Это точка зрения не редкая, а как раз обычнейшая - и её автор высказывает на многих страницах.
Это только первый этаж. Автор рассказывает книгу как дом: вот мы прошли первым этажом, там - вот так. Второй этаж - аналитический. Третий - литературный. Но, пройдя по первому этажу, читатель смиряется. Месиво человеческих судеб подготавливает: теперь можно принять уже любую аналитику. Что там теории, когда вон как людей-то покрошило. Дом рождается лишь во второй трети книги. Он сплетается постепенно из книг, писем, дневников, оправданий, прокламаций, речей на съездах, снова чьих-то неисчислимых любовных предательств, снова книжных цитат, уже и не очень отличимых от фактов реальных биографий - вдруг появляется огромный призрачный дом. Появляется, как и всё в книге, через запятую - вот только что его не было и даже и мысли о нём не было, и вот уже он проектируется, закладывается, строится, иллюминируется. Ну конечно, книга не о нём. Это книга о человечестве, в три этажа: внизу тело, состоящее из несчётных биографий, соединённых запятыми - как и положено клеткам великого тела; выше - то, что автор называет аналитикой, нечто, соединяющее совокупности запятых в совместном движении образов, тайна художественного сокращения и соединения, а сверху - литература, дух литературы, который уже неотличим - цитаты из гротескных романов ничем не отличаются от фактов биографий, и вся эта длиннейшая пронизанная запятыми история изошла из книги - ведь, согласно автору, это всё ожидания второго пришествия и бесконечные обломы по поводу непроисхождения конца света, так что с книги вся история началась и в книгах она исходит, никак не заканчиваясь, хотя и писать уже невозможно, и читать это незачем - бесконечная бесцельная история человечества, сделанная исключительно запятыми.
Казалось бы. А еще: великолепно иллюстрирована, много редких фото деятелей революции. Много цитат из редких источников, писем, дневников. Это всё не просто так; эта окрошка только кажется собранным через запятую случайным набором, это, разумеется, специально подобранные случаи. Понять автора, пожалуй, можно, если знать весь массив цитат в его распоряжении - и видеть, что он выбрал вот эту. Но кто ж так может? Это - риторика объективности. Идёт простое перечисление случаев. Кстати - не за и не против; в кадре - "такие люди", "в общем, как все". И - опять через запятую - романы, вставочные романы. Любовные романы, романы с властью, романы с идеями. Непрерывные вминающиеся друг в друга истории любовей, женщины на 15 лет старше, нет, на 20 моложе... Люди в истерике, неделями не спят, с горя после страшной ссоры уходят ночевать в другую квартиру, и там заводят, конечно, следующие отношения. А что вы хотите? Это ж правда, жизнь. С идеями так же. У нас строго. По мнению автора, это такая вот религия, и хоть она антирелигиозная, но законы те же. Так что идеям тут будет трудно, мучиться они будут в противоречиях, как иначе-то.
Талантливо сделано. Книг о русской революции всё больше, и среди них очень много ярких, талантливых, создаются сильные образы. Однако мне кажется, что как историческая фантастика роман несколько затянут. Хотя история текста... Это сначала написано на английском, потом автор, как он говорит, вспоминал язык и переписал на русском. Интересный опыт. Еще мне было интересно, что книга антиреволюционная - и антихристианская.
Думаю - у нас подбирается клад для будущего. Во всей мировой литературе, думаю я, нет стольких замечательных книг о революции. Тут тебе тип революционера, тип социального процесса, разные представления о власти (в книге Слезкина замечательная картина: единый революционный совет руководит восстанием, а ему в кремле противостоят отдельные группы юнкеров, защищающие отдельные здания, и нет никакого единого центра проивостояния революции). У нас столько этих историософских картин, хоть с Солженицына - каждая картина снабжена авторской интерпретацией всей мировой истории. По его мнению, вот какими были первобытные люи, вот как было в Иудее, вот как в Парагвае - как в море воды заключено множество капель, в нашей революции есть капли всей мировой истории. Тут тебе и все мировые религии, капитализм с его заблуждениями, анархизм и тотатитаризм, охлократия, демократия и вообще всё. Чем дальше революция, тем ярче картины получаются. И я совершенно не исключаю, что все - правдивые. Ну, в основных чертах. И это было, и ты права.
Еще я, пока читал и рассматривал фотографии, думал - что объединяет этих людей? Автор подобрал прекрасные фото, их много, изображен целый слой людей, имеющих отношение к революции, свержению прежней страны и созданию новой. Они, конечно, очень разные, это и так ясно - но у них сходная роль, сходные судьбы, в чем же сходство? Люди из разных народов, из разных городов, с севера и с юга. Но что-то виделось. Глупые? Нет, совсем нет - у многих очень умные глаза. Волевые? Ну да, большинство - да, но нет, не в этом дело. Чистые, какие-то верующие? Да, но это на совсем юных фотографиях, там мальчики - конечно, они имеют вид весьма чистый. Потом, когда становятся старше, опыт жизни вполне виден. А что тогда? Насилу сообразил. Трудновыговариваемая и трудно различимая черта. Есть такая вещь - отпечаток интенсивной душевной жизни. Так вот - его нет. Там люди и умные в том числе, и настрадавшиеся, и страстные - во множестве, а вот отпечатка интенсивной душевной жизни нет. Гладкие лица, монолитные, цельнолитые.
Еще думал, отчего же мне книга не нравится. Тоскливо? Ну так история революции и гибели страны, потом голода, потом номенклатуры - и не должна быть веселенькой. Не согласен с идеей - что всё это дело объясняется апокалиптикой и пр.? Только несогласием? Кажется, всё же не только. Необъективностью? Ох, тут сложно. Полагаю, весь набор цитат - а в книге тысячи ссылок - документально выверен и в этом смысле правдив: правдив, как данные архива. Значит, объективен? Лбая книга по истории излагает сокращенно: иначе в ней нет смысла. Любое сокращение производится с некоторой осмысленной позиции, с подчеркиванием некого смысла: иначе сокращение бессмысленно. Так что упрекать сокращенное изложение фактов в тенденциозности - это просто не понимать, "как работает". Не бывает сокращенного осмысленного объективного изложения - эти три признака нельзя совместить в одном предмете.
То есть - нет, не в объективности дело. Скорее, в честности, как-то так. Допустим, некто считает, что толку в жизни нет, и катастроф нет, потому что суетятся на планете бессмысленные комочки плоти, жрут друг друга, плачут и жрут, а больше ничего и не происходит. Это возможная точка зрения - только надо её высказать. Перечисляешь через запятую всё вот это - и скажи, как ты это видишь, с какой позиции производишь сокращение. К сокращенному изложению фактов следует добавлять точку зрения того, кто сокращает. Это не субъективность - субъективность выступает как раз при умолчании точки зрения, когда читатель вынужден сам догадываться о смысле "просто фактов". Напротив, к ряду фактов надо добавить, на основании чего ты их отобрал, почему решил представить именно эти. Даже если ты большой художник - сделай это в художественной форме, кто ж не велит. А если ты полагаешь, что произошла катастрофа, из ряда вон событие, и что люди разные бывают, скажем - достойные и недостойные, то следует показать также и тех, кого сам считаешь достойным. Это позволит правильно понимать книгу. Да, вот кишень разных недостойных людей, их много, но вот среди этого моря автор отыскал несколько тех, кого он считает достойными - покажи их, подтверди: вот это я считаю верным. Это, опять же, не субъективность - потому что указана авторская позиция. Препятствующая верным суждениям субъективность убирается выражением авторской позции: я автор, я считаю вот этого достойным, а этих вот - недостойными. Читатель имеет основания для суждения. Может присмотреться к "достойному", не согласиться с автором и сделать выводы об авторской точке зрения. Это и есть адекватное описание. А когда оценок нет - напротив, не объективность, а питательная среда для ложных суждений.
Несимпатична холодная позиция: социальная катастрофа, так как это показано в книге - дело рядовое, много раз происходившее в истории разных народов, совершившие ее мерзавцы - обычные люди, как всегда, одержимые лучшими намерениями и стремлением к справедливости. Так было, так будет, чего же ещё. Пожалуй, в этой огромной книге, результате тяжелого труда, собрании множества документов - мне не хватило душевной работы автора. Как-то мне показалось, что ее было мало.
Какая разница, что показалось мне. Интереснее, что кажется автору. Завершается длинная история, когда деятели поедают друг друга, умирают на фронте, сидят и выходят и снова сидят... Автор спрашивает: а отчего же эта империя была недолговечна? Ну, идеократия. Почему распалась так быстро, при жизни одного поколения? И отвечает: революцию съела литература. Дети революционеров из Дома правительства читали - с упоением, как многие советские люди - классическую литературу. Таковы были их вкусы, вкусы их друзей... Это была литература того мира, который уничтожили их отцы - и смело разрешили читать детям пустые романтические сказки умершего мира. И дети были очарованы сказками, их повела за собой великая литература - они бросили останки своей местной идеократии и уехали при первой возможности в Израиль, Германию и Штаты. Сказки старого мира оказались сильнее всего, что могли сочинить зубастые сторонники новой идеократии.
Такая вот сказка. Смотрите, какое трогательное завершение. Литература вплелась в биографии и победила ту смертельную печать, что оставили отцы на жизнях детей. Мне кажется, как риторический прием, для завершения фантастического романа - отличная находка. Для чего-то, призванного быть хотя бы впечатлениями о реальной истории - не хватило душевной силы для завершения работы, автор не смог подняться до своего материала. Хотя материал, надо признать, труднейший.
Комментарии (0)