flying_bear).Этот простой и понятный тезис, критерий и идеал научного познания, очень нелегко понять. Все стараются сделать свои понятия близкими к реальности, но почему-то это не получается. Причем то, что не получилось, узнают лишь потом, после яростной критики. Кажется, что понятия близкие и вплотную, а потом вдруг оказываются абстрактной схемой. Кажется, что они точно отражают наблюдение, а они потом - праздные фантазии.
Если образуем понятие о насыщенности крови кислородом - это физика? А понятия о характеристиках регуляторных сетей генетического аппарата? Хорошо. Вот у нас эксперимент по поведению. Собака, обезьяна, муравей и пчела решают задачи, занимаются альтруизмом, проявляют рассудочную деятельность, демонстрируют язык, обучаются обучаться. Мы измеряем силу мотивации, скорость обучения, употребление метафор, глубину памяти, способы ориентировки в пространстве, распознавание в социальном поведении, оцениваем интеллектуальные способности. Это физика?
Может быть, физикой можно называть лишь поведение молекул? а реакции целого организма называть физикой нельзя? Язык так описывает поведения целого организма, что поневоле это не получается "вплотную к реальности". Дело в антропоморфности языка? А если мы вместо альтруизма, обучения, языка будем говорить о концентрациях медиаторов в синаптической щели, тогда это будет физика?
Собственно, вопрос: можем ли мы строить понятия, которые вплотную примыкают к реальности? Это формула успеха или некоторая риторика, подкрепленная лишь успехами физических наук? Во многих томах.
Наука о поведении хороша тем, что там существовало сверхуспешное направление, где пытались осуществить именно эту программу: бихевиоризм. Сейчас бихевиоризм закончился, можно констатировать на трупе научного направления: не получается.
Похоже, для того, чтобы сделать физику, годится не всякая реальность. Когда мы хотим именно сделать физику и держимся за это желание, мы пытаемся удалить значения слов, чтобы избавиться от споров о значении, поскольку понятия привязаны к экспериментам. мы так определяем эксперименты, чтобы у понятий не было значения (спорного значения = любого значения). Тем самым мы определяем реальность. Мы ее, собственно, и создаем, желая получить физику. Реальность целых организмов нам придется не называть реальностью. Из науки придется выкинуть многие объекты. Собственно, все объекты.
Почему возникает необходимость размещения понятий в отдалении от реальности? Какой богатый тезис про прилегание понятий к реальности, от него столько вопросов. Могут ли быть понятия разного типа, распределенные по их удаленности от эксперимента? как это сказывается на познании? Или все понятия строятся одинаково?..
В связи с удаленностью понятий от реальности есть деление наук, которое может оказаться важным. Общие черты познавательной деятельности вырабатываются у всех, кто изучает сходные в некотором отношении явления. И можно выделить огромную группу наук, которых вместе обычно не объединяют. От программистов до социологов, от математиков до гуманитариев. Они не привыкли отличать результаты человеческих трудов от всего прочего. Для них есть сложное и простое, есть сделанное разными способами, иногда очень изощренное и непонятное. Они живут, рассматривая представляющиеся возможности и конструируя некоторое понимание. Однако они не имеют дела с познанием внечеловеческого. И есть другая группа наук. Очень разные, они имеют дело с тем, что сделано не человеком.
Может быть, это тоже имеет отношение к вопросу о том, как быть в своих понятиях близким к реальности? Есть ральность человеческих решений - хоть моральных, хоть эстетических, хоть конструкторских. Вроде бы реальность внечеловеческого устроена в некоторых отношениях иначе. Чтобы об этом говорить или хотя бы почувствовать, надо иметь соответствующий опыт, выдумки здесь излишни.
Вышла книга: Е.Н. Панов. 2016. Зоология и моя жизнь в ней.
Кто сталкивается с этим нечеловеческим, как его познают? Много есть примеров. Есть также и область, о которой рассказывают лишь сказки - то сладкие, то страшные. Это зоологический натурализм, упорные многолетние наблюдения и эксперименты в живой природе. Детальные наблюдения поведения животных.
Книга очень большого объема, в ней много чего. Например, экспедиционные истории, зоологические байки, описания экспедиционного быта в Советском Союзе. Уже совершенно мифическая реальность глубинки, - Приморья, Средней Азии, Кавказа. Или - детальные описания поведения различных созданий - рептилий, птиц и зверей. Тут и биография автора. Сочетание удивительное. Не пытаясь говорить о художественности, скажу только об ингредиентах. В Мастере и Маргарите соседствуют романтическая линия Мастера и быт советских тридцатых. И в этой книге размышления об устройстве науки, познания и поведения переплетены с совершенно безумными правдивыми байками: спирт, водка, кражи, неустроенность, голод, сопутствующие бичи, опытные водители, местные кадры... Костер, холод, дождь, сырость, усталость, ночевка в разрушенном коровнике, длинные переходы с большегрузным рюкзаком, спирт, плохой сон, бюрократические проволочки, преодоления путем знакомств и случайной удачи... Неустроенность и неустойчивость быта, безумная социальная жизнь - и точные наблюдения за поведением животных. Как они спариваются, убивают, едят, кормят, отдыхают, спят, ухаживают...
Но самой интересной линий в книге мне кажется работа с понятиями. В ХХ в. были три крупные парадигмы в науках о поведении: бихевиоризм, этология и социобиология. Все три потерпели крах. Не осталось теоретической рамки, в которую можно помещать наблюдения и локальные знания. Что значит "не осталось"? Конечно есть мейнстрим. Некое эклектичное болото, равно приемлющее почти все, если подано в правильных словах, ничему не удивляющееся, и на дне этого болота - камень по имени "нейробиология". Это, в общем, по духу - бихевиоризм на молекулярном уровне. Что бихевиоризм мертв, не волнует - можно взять его простую и ошибочную методологию и применять на уровне молекул, получаются высказывания, легко опознающиеся как научные. Ну и современные технологии, куда без них. Считается, что все прошлые теоретические споры не важны, есть конкретные нейрофизиологические механизмы, и если мы опишем поведение на этом языке... То мы будем близки к реальности. Это - физика.
На дне камень нейробиологии, совершенно невнятный. А на поверхности - охотничьи истории. Поверхность наук о поведении занята тиной адаптационизма. Что угодно объясняется придуманной гипотезой, будто это похоже на то или на другое, и дальше идут бесконечные обсуждения, в самом ли деле похоже. Если случайно окажется, что ну никак не похоже - придумывается другая полезная функция, столь же произвольно-похожая, и начинается новый раунд обсуждений, в которых нет ни малейшего толка. Считается, что тут веет дух Поппера и идет фальсификация гипотез - при том, что придумать тех глупостей, которые придумывают, можно бесконечно-много, эта "критическая оценка гипотез" не стоит совсем ничего. Эти произвольные рассуждения дополняются специфически поданным опытом - не тем, что видели, а тем, что думали тогда, когда видели.
Автор рассказывает о том, как у него формировались представления о теории поведения. Начиная с давних, полуосознанных теорий Майра про биологическую изоляцию и виды-двойники, к варианту сравнительной этологии, к изучению социальности и дальше, дальше. Каждый раз автор оказывается неофитом среди знающих: во время экспедиционных будней он задумывается о каком-то явлении, потом изучает литературу, обсуждает с коллегами-специалистами, выясняет, что то, что он надумал, совершенно расходится с тем, что говорит мейнстрим, едет в поле проверять свои теории, находит в наблюдениях опровержение мейнстрима и подтверждение своих взглядов, попутно задумывается еще о чем-то - и история повторяется. Автор опроверг все общепринятые теории, сквозь которые прошел и которыми когда-то был увлечен и в конце пришел к собственным взглядам. И эта непрерывная борьба с чужой понятийной системой, попытки понять, усвоить, новые опровержения, поправки и выстраивание новых понятий - вот это мне кажется интересным в книге. И отвечающим на заданный с самого начала вопрос - какие понятия близки к реальности? как мы строим понятия и как решаем, что они близки к реальности? как убеждаемся, что на самом деле далеки и беспочвенны, и надо строить другие?
Вот, например, Панов выстраивает аргументы против адаптационизма, заполонившего публикации про поведение. Ошибки адаптационизма: 1) монополия функциональных объяснений (Панову симпатичнее структурные, примерно в рамках теории систем) 2) смешение функциональных с генетическими (генетика чрезвычайно быстро эволоюционирует, сейчас то, что можно полагать идиотизмом защищавших "генетику" в 80-и и 90-е годы - высказывается профессиональными генетиками, с легкой улыбкой говорящими, что - да, немного поторопились и в те годы многие считали, что все просто. Скольким людям испортили кровь и выбили последний ум эти поторопившиеся - как всегда, не считаем. Наука же не будет считать свои ошибки, главное, что они исправляются. 3) игнорирование структурных объяснений. Читая текст Панова, можно добавить и некоторые стилистические черты адаптационизма, ему неприятные, можно обратить внимание на стиль риторики вокруг этих проблем - и обстановку этих диспутов. Например, важно видеть, где все это происходит - как ученые ездят в экспедиции на государственные деньги (не на свои и не на гранты), как они живут более чем бедно, и население путает их с недавно вышедшими уголовниками, как этот стиль жизни проникает "на базу", в Москву вместе с экспедиционным шмотьем, бережно хранимым в московских квартирах, как отсталость и бедность идут непрерывным фоном - научные дискуссии начинаются с того, что "передовую американскую технику", которая в Москве в одном экземпляре, не дают в лаборатории использовать тому, кому она нужна, как все разговоры имеют подоплекой бедность и неполное знание - кто не читает по-английски, кто не получает тех журалов, какие не выписывает библиотека, как статьи есть в доступе у одного человека, который к счастью в дружбе с иностранцем и тот ему присылает... И это на фоне совсем других незамечаемых свобод, которые станут заметны лишь когда в этих местах начнет поджимать. Стеснения цензуры, когда начальники боятся выпустить из печати что-то нестандартное, запечатление каких-то теорий на десятки лет, потому что считается, что они официальные, о чем официальные лица и не догадываются, застоявшееся бюрократическое болото науки, в котором тем не менее можно двигаться сейчас непредставимыми путями. И видеть решения, которых в других, несравненно более богатых условиях - не видно.
Пожалуй, так: строить свои понятия ближе к реальности пытаются практически все. Получаются очень разные результаты. Причин для этого много. Что кажущееся близким к реальности на деле от нее далеко, заметнее в тех науках, которые в недавнее время претерпели множественные крахи господствующего теоретизирования. Эти науки - модельные объекты. На примере науки о поведении удобно изучать ошибки, которые делаются в ходе научного исследования. (Конечно, изчение чужих ошибок совсем не гарантирует от своих).
Комментарии (0)