"Диктаторы и визири" за 10 минут

Выступление по случаю вручения премии им. Б.Л.Овсиевича, 14 мая 2008 года

Первое, что я хотел бы сказать, - спасибо организаторам конкурса за приз и за возможность выступить сегодня. Для каждого ученого - мечта, чтобы его ученики и коллеги – вот так, как это делают ученики и коллеги Бориса Львовича Овсиевича – готовы были жертвовать свои усилия и деньги с тем, чтобы увековечить его имя.

Второе - работа, которая была представлена на конкурс, написана совместно с Георгием Егоровым из Гарвардского университета, и все лавры и тернии, похвалы и упреки, приобретения и потери, связанные с этим проектом, мы делим пополам.

Третье - я прекрасно знаю, о чем вы все думаете и чего ждете сегодня. Лично я всю жизнь болею за киевское "Динамо", но сегодня вечером буду, как все, болеть за "Зенит".

И четвертое - это, собственно, содержание работы.

Наша работа о том, какова структурная специфика государственной власти в недемократических режимах. О том, какова связь между источником легитимности власти и качеством государственного управления.

Вкратце, теория выглядит так: есть какой-то диктатор - речь не обязательно идет о типе Сталина-Гитлера-Пол Пота, речь может идти о самых разных недемократических режимах и самых разных «уровнях недемократичности» – и этот диктатор выбирает себе визиря, которые впоследствии будет принимать решения, требующие анализа и, соответственно, определённого уровня политической компетентности. Основной вывод состоит в том, что чем в большей степени «персоналистична» власть диктатора, чем меньше он подотчётен институтам, чем больше он опасается утраты личной власти, тем в большей степени он будет предпочитать верных и некомпетентных людей компетентным, но оппортунистически настроенным.

 Почему не взять на работу человека и лояльного, и компетентного? Потому что поведение экономического субъекта зависит прежде всего от того, как он оценивает выгоды и издержки того или иного действия. Более компетентный визирь предаст диктатора именно потому, что лучше видит издержки и выгоды предательства. Так, наиболее ненавистные из древних императоров окружали себя иностранной гвардией – мамелюками, янычарами, швейцарцами, которые не могли сами взять власть и которым было трудно договориться с альтернативными претендентами на престол. Это, бесспорно, исключительно упрощенная постановка вопроса о структуре государственной власти, но именно в этом и состоит задача экономиста-теоретика: оставить в модели только существенные, структурные параметры.

Конечно, то, о чем мы говорим, в огромной степени опирается на интеллектуальный вклад предшествующих поколений. Причем оказывается - и это, наверное, характерная черта экономической науки - что в список литературы, на которую мы ссылаемся, не вошло все то, что было существенным для наших соображений.

Наша статья уже была написана и я выступил с ней на семинарах в нескольких университетах, когда вдруг сообразил, что читал похожие соображения в детстве, в письме Сахарова-Турчина-Медведева советскому руководству. Вот точная цитата: "Ограничения свободы информации приводят к тому, что не только затруднен контроль за руководителями, не только подрывается инициатива народа, но и руководители промежуточного уровня лишены и прав и информации и превращаются в пассивных исполнителей […]. Руководители высших органов получают слишком неполную, приглаженную информацию и тоже лишены возможности эффективно использовать имеющиеся у них полномочия."

Такими интеллектуальными предшественниками можно только гордится. Аморальность советского коммунистического режима, его вызывающая некультурность, его враждебность ко всему тому, что составляет плоть и кровь общественных наук были очевидны всем. Эмоциональное и этическое неприятие подобного режима было естественно. Однако интеллектуальное неприятие режима, понимание его неспособности адекватно и гибко реагировать на новые – прежде всего экономические вызовы – было делом стократ более трудным.

То, что понимали о советском режиме Сахаров и Турчин – связь природы власти и информационной проницаемости – даёт очень многое для понимания природы экономического коллапса 1980-х. Для меня самыми яркими примерами катастрофической неинформированности и неспособности, в отсутствии и квалифицированного академического сообщества и нормальной политической дискуссии, предвидеть хотя бы краткосрочные последствия тех или иных решений – были андроповские реформы, просто анекдотические по мере непонимания экономической природы происходящего в нашей стране и «антиалкогольная кампания», начавшаяся в максимально неподходящее время. В целом можно сказать: система власти с большей информационной проницаемостью, система, в которой политическая лояльность в меньшей степени вытесняет компетентность, могла бы адекватно ответить и на технологический рывок других стран в 70-е, и на резкое падение цен на нефть в середине 1980-х.

Для современного исследователя недемократических режимов работы Фредерика Хайека и Кеннета Эрроу, Баррингтона Мура и Теды Скочпол, Дугласа Норта и Барри Вайнгаста, Карлеса Боша и Авнера Грейфа, Дарона Асемоглу и Джеймса Робинсона, Жорге Домингеса и Хуана Линца (это я перечисляю только наиболее известных экономистов и политологов, на работы которых мы непосредственно опирались – историков тут и невозможно перечислить) – это настолько естественная часть интеллектуального багажа, что без специального усилия и невозможно себе представить как можно было понять, почувствовать и сформулировать теорию и практические приложения, не зная всей этой литературы как это сделали Сахаров, Турчин и Медведев.

Я уже не говорю о том, что развитие мысли в гуманитарных науках так тесно переплетено с движение общественной мысли вообще, что разделить то, что мы узнаём из научной литературы, что мы узнаём из разговоров с родителями , и что мы узнаём из  литературы художественной, бывает очень трудно. Тот же фильм Копполы про «Крестного отца» - я даже использовал небольшие видеоклипы из него, выступая на экономических семинарах и конференциях. Было бы побольше времени, я и здесь бы их показал. Та же строчка Мандельштама об "услугах полулюдей" со всеми её  обертонами…

Однако когда речь идёт о том, на что мы опирались из художественной литературы, я имею в виду прежде всего Бродского и Набокова, для которых устройство и функционирование диктатур было предметом интеллектуального поиска. Я вовсе не утрирую. В названии стихотворения Бродского, начинающегося со строчки "Он здесь бывал, еще не в галифе..." - в названии, состоящем из двух слов - "Одному тирану" – в одном названии больше структурного понимания российской и мировой политической истории, чем в десятках томов, связывающих злодейства сталинского времени с личными особенностями политических лидеров того времени или глубинными характеристиками русской души (я уж не говорю про последствия монгольского ига, необъятность территории, историческую тягу к экспансии и особенности российского климата – все эти «вечные» объяснения наших бед).

Бродский поступает именно как экономист-теоретик – выбрасывая всё несущественное, оставляет только структуру – и оказывается, что фундаментальные характеристики – точно те же, что и у Салазара, Виделы, Мобуту,  Хуссейна… (В модели для сравнения нужно смотреть на смешанные производные, конечно.) Те же подавленные мечты о военной славе – и те же безрадостные – для стран и народов – последствия этих мечтаний, та же зависть – и те же разрушительные последствия для науки и культуры, то же недоверие – и то же неэффективное устройство власти, те же поклонники, которые встают «по службе» и «от счастья»…

Рискуя повториться: в общественных науках бывает невероятно сложно понять - чем вызван интерес исследователя к какой-то конкретной задаче. Даже если речь идет об исследователе, вся жизнь которого проходит на твоих глазах. Даже если речь идет о тебе самом.

Мы начали писать эту работу осенью 2003 года, когда в политической истории нашей страны происходили драматические события, которые, существенно, как кажется сейчас, меняют ход её истории. Однако мы вовсе не думали – и текст работы прекрасно показывает это, что какие-то выводы могут быть непосредственно приложены к действующей администрации. Но за пять лет от несовершенной демократии наша страна существенно продвинулась в сторону персоналистской диктатуры – совершенно латиноамериканского типа (не в географическом, а в историческом смысли – включая Филиппины, скажем). И возможность фокусировать внимание именно на структурных особенностях – как раз формальные модели и позволяют это сделать – это возможность предвидеть экономическое и политическое развитие  нашей страны.

Конечно, основная задача нашей статьи – дать инструменты для понимания и обсуждения недемократических режимов другими учёными. Нам повезло в этом отношении – наши работы хорошо цитируются – с учётом того, как медленно пишутся и публикуются статьи в общественных науках. Нобелевский лауреат Рождер Майерсон в своей самой новой статье, только что опубликованной в American Political Science Review, цитирует сразу две наши статьи из «диктаторского цикла», и проект продолжается в нашим новых статьях – с тем же Дароном Асемоглу.

Тем не менее, из этих статей можно делать и вполне прикладные выводы. Наши политологи столько знают и столько пишут про особенности путинского характера и личных свойств его окружения – но, в сущности, мы пока ничего особенного индивидуального не видели. Разрушение демократических институтов – структурное свойство: про это наши другие работы, в том числе и эмпирические, где, с помощью систематического анализа данных мы показываем, что в ресурсообеспеченных странах с низким уровнем развития демократических институтов улучшение условий торговли (то есть повышение цен на экспортируемые продукты) разрушает свободу прессы – институт, изменения в жизни которого легче всего отслеживать. Структурные свойства, на которые позволяет обратить работа про диктаторов и визирей – это, прежде всего, жёсткость системы управления, её неспособность реагировать на новые вызовы – которые уже несколько раз проявлялись путинской администрацией в кризисных ситуациях – и это на крайне благоприятном фоне.

И последнее. Специалистам по естественным наукам не известны случаи, когда материал их исследования сопротивляется. Атомы и молекулы не бросаются с жаром спорить с физиком, динозавр не ведет себя специально так, чтобы опровергнуть теорию палеонтолога, дрозофилы не могут нанять пропагандистов, рекламирующих их собственный взгляд на мир... А политический экономист сталкивается с этим каждый день. Бизнесмены и политики бросаются спорить с ним о том, как устроена политическая жизнь. Ну и что, говорят они, что без институтов, обеспечивающих исполнение обещаний - решающих проблему динамической несостоятельности - это я перевожу с русского на экономический  - невозможно иметь структуру управления, в которой верные люди будут компетентными. Но это они только говорят. В реальности они строят свои фирмы – и свои администрации, если речь идёт о политиках, - так, что всё завязано лично на генерального директора и назначают на ключевые посты друзей по школе, институту или дачному посёлку.

То есть как раз делают в точности то, что предсказывает наша модель.