Счастье прочих

Две истории в странах, за которыми я наблюдаю более пристально, чем за остальными. В Америке интеллектуалы с ужасом комментируют, как сотни тысяч республиканцев голосуют на первичных выборах за Дональда Трампа. В Москве интеллектуалы с ужасом комментируют цветы, принесённые на могилу Иосифа Сталина.

В обоих случаях большая часть возмущения носит моральный характер – как можно голосовать за того, кто оскорбляет женщин, меньшинства, инвалидов, героев войны, торговых партнёров, предыдущих лидеров и авторитетов? Как можно приносить цветы на могилу человека, лично ответственного за убийства десятков тысяч людей, миллионные потери из-за голода и разгромных поражений в первые годы, гибель культуры и науки, искажённое экономическое развитие и моральное уродство? Однако возмущение только выглядит моральным – на самом деле это глубокое, чисто интеллектуальное непонимание. В голове не получается уложить информацию, доступную, казалось бы, всем и поведение людей, для которых этой информации как будто не существует.

А вот если бы, кажется интеллектуалам, они знали – прочли бы если не «Архипелаг ГУЛаг», то хотя бы наш краткий пересказ. Если не рассказы Шаламова, то хотя бы огоньковские статьи тридцатилетней давности. Если не смогли хоть что-то прочесть, пусть хоть посмотрят на портреты детей, расстрелянных по ходу борьбы с беспризорными...

Тут, впрочем, у меня есть своя, отдельная теория, в которую никто не верит. Грубо говоря, что судьбы детей, казнённых по распоряжению Сталина и Ко, не трогают тех, кто приносит цветы на его могилу и ставит его в топ рейтинга в опросах социологов, не потому что они аморальные и нечувствительные, а потому что, наоборот, они слишком моральные и чувствительные. Считают, что убийство ради удержания личной власти – это страшно. Когда слышат про казнь ребёнка – сердце у них замирает. И замирает так сильно, что они про это слышать вообще не могут. Все «доказательства» работают в обратную сторону – вызывая цветы у кремлевской стены – потому что травма так сильна, что даже капля мысли на эту тему вызывает боль, отторжение, выкрики «Сталин выиграл войну».

Если эта теория – с которой, повторяю, никто из моих собеседников не соглашается – верна, то нужно не музеи репрессий и лагерей строить, а, скорее, такие музеи, которые с историей примиряют. Не за счёт рационализаций, позволяющих смягчить когнитивный диссонанс – типа «репрессии были инструментом экономической политики» (слишком больно думать, что сотни тысяч погибли, а миллионы прожили тридцать лет в страхе из-за борьбы за власть), а за счёт привычки к более созерцательному, менее интерпретативному наблюдению, изучению и обсуждению истории. Научились же в других странах жить с историей гражданских войн и диктатур, хотя травмы, наверное, были не меньше. Можем же мы восемнадцатый век обсуждать, не выбирая сторону Бирона или Миниха и читать про зверства Салтычихи, не считая, что поведение психически нездорового человека, получившего власть над другими людьми, как-то задевает наши чувства.