Война и мир в первобытном обществе

«…понимание особенностей военного дела у эскимосов требует учета их отношения к смерти. Так, повсюду у них наблюдалась вера в то, что умершие насильственной смертью удостаивались счастливой потусторонней жизни. Вот почему страх смерти не оказывал сколько-нибудь сильного влияния на их поведение, особенно, в конфликтной ситуации. И вот почему в Центральной Арктике престарелые отцы сами просили сыновей заколоть их копьем (Malaurie, 1974. P. 5)».

«У индейцев Северо-Западного побережья, как и многих других популяций, поведение на войне диктовалось двойным моральным стандартом: то, что допускалось по отношению к врагу, было непозволительным во взаимоотношениям между родственниками. Известно множество случаев, когда родственники щадили друг друга, старались избегать друг друга при вооруженных стычках, если оказывались в противоположных враждебных лагерях. В особенности, стремились оберегать от нападения семьи своих матерей или жен.

Поэтому вожди пытались отговаривать своих людей от нападения на группы, в которые входили последние (Swadesh, 1948. Р. 81, 92; Drucker, 1951. Р. 338, 339). Иногда, как это ни покажется парадоксальным, исходом такой коллизии являлось нападение на своих же союзников. Так, когда однажды отряд нутка отправился в мстительный набег, один из участвующих в этом вождей вспомнил, что у него имелись родственники в поселке, на который планировалось напасть, и отказался плыть дальше. Посовещавшись, воины нашли выход в том, что напали на одну из лодок, которая присоединилась к ним для участия в походе, убили всех, кто в ней находился, и отрезали им головы (Boas, 1966. Р. 118)».

«О том, что родству здесь придавали гораздо большее значение, чем этнической принадлежности, свидетельствует такой факт. Однажды группа квакиутлей напала на беллабелла, убила и ограбила их. Позднее за убийство им отомстили другие квакиутли, которые находились в родстве с убитыми (Boas, 1966. Р. 115). Родственники всегда спешили оповестить друг друга о военной опасности, и поэтому те люди, на которых возлагались обязанности лазутчиков, не всегда оказывались надежными. В особенности, это касалось жен, которые, несомненно, принимали сторону своих родичей, и поэтому мужья стремились утаивать от них свои военные планы. По этой же причине, если в стычке участвовали группы, находившиеся в брачных отношениях друг с другом, женщины забирали детей и бежали из общин мужей в общины своих сородичей (Drucker, 1951. Р. 334, 342, 343; de Laguna, 1972. Pt. 2. P. 583; Olson, 1967. P. 70).

Схема укреплений поселка у сибирских народов

Вместе с тем, если их родичам ничего не угрожало, то жены должны были позаботиться о безопасности мужей,[119] ушедших в поход. Для этого они могли соблюдать пищевые табу или исполнять какие-либо ритуалы (Boas, 1966. Р. 108; Drucker, 1951. Р. 341; Olson, 1967. Р. 19)».

«Оценка характера и интенсивности вооруженных действий у индейцев Северо-Западного побережья вызывает различные суждения. В свое время Ф. Боас не считал квакиутлей сколько-нибудь воинственными (Boas, 1966. P. 19), а Х. Кодер писала, что войны у них имеют, в основном, ритуальный характер и связаны, главным образом, с охотой за головами (Codere, 1950. Р. 106, 107). С другой стороны, выше уже упоминалось, что, исходя из уровня развития военной техники, Терни-Хай квалифицировал местные вооруженные стычки как «настоящие войны», что подтверждается и нашим анализом. Вслед за Терни-Хаем Ф. Дракер описывал войны у нутка как «весьма эффективные» (Drucker, 1951. Р. 335, 336, 340, 341), а Б. Фергюсон распространил это заключение на все Северо-Западное побережье в целом (Ferguson, 1983; 1984b).

У нас есть основания согласиться с последним в принципе. Однако было бы желательным в подтверждение этого иметь статистические данные о военных потерях. К сожалению, сейчас таких материалов крайне мало. По Кодер (Codere, 1950. Р. 98), потери у квакиутлей были весьма незначительны, однако, по данным ряда других авторов, войны могли вести к истреблению целых групп (Drucker, 1951. Р. 5, 6; Collinson, 1915. Р. 308, 309; Swadesh, 1948. Р. 86). Сейчас имеются все основания считать вслед за ФДракером (Drucker, 1965. Р. 75, 76), что войны в северных районах происходили чаще и велись более жестокими методами, чем это отмечалось южнее.

Исследованиями последних лет было установлено, что интенсивность войн на Северо-Западном побережье с рубежа XVIII – XIX вв. значительно возросла не без стимулирующего влияния торговли европейскими товарами. Обнаруживаются интересные связи между развитием этой торговли, ростом роли пушной охоты и распространением рабовладельческих отношений (Donald, 1984; Mitchell, 1984). При этом роль рабства не ограничивалась какими-либо вспомогательными работами или престижностью, но со временем охватила важнейшую хозяйственную сферу, связанную с [120] рыболовством (Mitchell, Donald, 1985). Как показывают данные, скрупулезно собранные Д. Митчелом, наивысших пределов развитие рабства достигло в наиболее северных и наиболее южных районах Северо-Западного побережья (Mitchell, 1985). А так как наш обзор охватывал лишь центральную и северную части побережья, то выводы о наибольшей интенсивности войны на севере хорошо согласуются с данными о распространении рабовладельческих отношений на побережье в течение XIX века и свидетельствуют о влиянии европейской колонизации на развитие местного военного дела.

Другим подтверждением этого вывода служат приведенные Л. Дональдом факты о резком расширении географических рамок военных набегов после 1845 года (Donald, 1987. Р. 168). Следовательно, до этого времени войны имели более локальный характер и, возможно, были менее кровопролитными. А ведь почти все этнографические данные о местных войнах относятся к периоду не ранее второй половины XIX века. Означает ли это, что описанная выше военная практика полностью является инновацией?

Бой при Ситке 1 октября 1804 г., заключительный эпизод восстания тлинкитов (колошей) против Русско-Американской-компании (с 1802). См. подробней про её отношения с аборигенами, в т.ч. военные конфликты.

Эпизод битвы при Ситке – обходной манёвр колошей во главе с Катлианом, вождём клана Киксади (Лягушки-Ворона), которого можно узнать по вороньему шлему на голове и кузнечному молоту в руке. Картина Льюиса Гланцмана

Археологические данные, полученные в последние годы, заставляют ответить на этот вопрос отрицательно. Ведь на побережье Британской Колумбии и во внутренних районах Плато были обнаружены каменные и костяные дубинки, остатки доспехов, черепа с характерными повреждениями и скелеты с отчлененными черепами, датированные тыс. до н. э. К этой же эпохе относятся богатые погребения с боевыми булавами и остатки доспехов, свидетельствующие, что уже тогда эти аксессуары были атрибутами знати. Позднее, но все еще в период, предшествовавший колонизации, в рассматриваемом регионе стали возводить деревянные крепости (Fladmark, 1986. Р. 71, 83, 116, 118, 140). Так, одна из древнейших крепостей в районе расселения нутка датируется 1245 годом (McMillan, 1980, 1981. Р. 91).

Тем самым, признавая, что по своей интенсивности войны XIX века превосходили те, что наблюдались ранее, все же представляется возможным трактовать их как естественное развитие прежней практики, во многом сохранившее ее основные характеристики.

Если предположить, что общей тенденцией в XIX веке было нарастание экономических причин вооруженных [121] действий, то для реконструкций, связанных с более ранним временем, особое значение приобретают данные об их ритуальной стороне. Известно, что почти повсюду на Северо-Западном побережье одним из важнейших видов военных трофеев являлись вражеские головы или скальпы, которые выставлялись на видном месте и использовались в церемониях. Вернуться без таких трофеев было едва ли ни позором для воина (Boas, 1966. Р. 105, 106, 117; Codere, 1950. Р. 106; Collinson, 1915. P. 88, 199; Olson, 1967. P. 72, 74; de Laguna, 1972. Pt. 2. P. 583, 584).